Протоиерей Игорь Аксёнов. "Свет Христов просвещает всех. Особый лик Русской святости в образе князей-страстотерпцев Бориса и Глеба. Доклад на V Сретенских чтениях в Хельсинки 21 февраля 2011 года.


Протоиерей Игорь Викторович Аксёнов,
председатель Отдела религиозного образования
и катехизации Выборгской епархии,
член Церковно-общественного совета по биоэтике РПЦ,
кандидат философских наук, доцент кафедры теологии РХГА.



ОСОБЫЙ ЛИК РУССКОЙ СВЯТОСТИ В ОБРАЗЕ КНЯЗЕЙ-СТРАСТОТЕРПЦЕВ БОРИСА И ГЛЕБА.

Текст выступления на V Сретенских чтениях в Хельсинки 21 февраля 2011 года.

Как известно, Церковь, по самой своей природе являясь таинственным продолжением Воплотившегося Сына Божия, имеет вселенский и, следовательно, наднациональный характер. По слову Апостола в Церкви "нет различия между Иудеем и Еллином" (Рим. 10:12). Одновременно, Церковь является единым организмом, "телом Христовым" (1Кор. 12:27), как его называет Апостол Павел.

При этом, Церковь соединяет в себе вселенское начало с национальным. Так, Православная Церковь, будучи вселенской, состоит из множества Автокефальных Поместных Церквей1 .

Можно сказать, что нетварный свет Христова просвещения, воссиявший всем народам от Вифлеемского вертепа, многообразно преломился в тех, кто благодарно принял его, как свет истины, жизни и пути в вожделенное Отечество Небесное. Это спектральное многообразие преломления в каждом из нас и в составляемых нами общностях единого и неделимого света спасающей нас благодати Божией определило и то различие между национальными Автокефальными Поместными Церквями, которое ярко выразилось как в литургическом, так и в любом другом церковном творчестве. Здесь, говоря языком Священного Писания, каждый народ, "наученный Царству Небесному, уподобился хозяину, который выносит из сокровищницы своей новое и старое" (Матф. 13:52). Что, собственно говоря, и является источником формирования национальных христианских культур.

"Каждый народ, переживая на свой особый лад истины, возвещаемые Церковью, налагает на них свой собственный отпечаток"2 - отпечаток своего национального характера, сформированного как историческим прошлым народа, так и, в не меньшей степени, средой его обитания. Русский народ здесь не является исключением, и это так же верно по отношению к нему, как и по отношению к любому другому народу.

Огромные пространства, однообразные лесные или заснеженные ландшафты, безграничные дали - все это ежедневным впечатлением ложилось в самый фундамент русской народной души и глубинным образом, надолго определило характер и духовный склад русского человека. "Мы огромны, - любил повторять Ф.М. Достоевский, - огромны как матушка Россия". И эта огромность, безмерность российских просторов, ощущаемая даже до сегодняшнего дня, отобразилась в русском народном характере чертами отсутствия чувства меры, некоторого духовного максимализма, который выражается в несколько большем, чем у других европейских народов, христианском пренебрежении к этому миру и, одновременно, мессианских ожиданиях его преображения.

Это пренебрежение, однако, как замечает Николай Бердяев3, совсем не означает, что русский народ менее грешен, чем другие христианские европейские народы. Скорее, он даже более грешен, но грешен совсем по-иному. Когда он бывает привязан к атрибутам земного благополучия, - богатству, власти, славе человеческой, - то привязан к ним своими грехами, а не своими добродетелями, то есть не своим представлением о правде Божией, или каким-либо духовным идеалом, а как раз наоборот - своей греховной страстностью, "похотью плоти, похотью очей и гордостью житейской" (1Иоан. 2:16). Европейский христианин, особенно после Реформации, дорожит своим социальным положением, своей собственностью и своими жизненными удобствами не в силу своих слабостей и пороков, а в силу своих социальных добродетелей, религиозно обоснованных и оправданных. У русского христианина подобной кальвинистской религиозной идеологии никогда не было. В глубине души он совсем не уверен в том, что его собственность свята, что пользование избыточными жизненными благами оправдано, и что оно может быть согласовано с жизнью во Христе.

Русское христианское мировоззрение всегда, и до возникновения самой Реформации, было антагонистичным по отношению к кальвинистской религиозной идеологии. Ему присуще ощущение временности всего земного и обращенности к "граду будущему.., имеющему вечное основание, которого художник и строитель Бог" (Евр. 11:10, 13:14). Поэтому, в глубине русской духовной жизни всегда таится мессианское ожидание, и именно Пасха, а не Рождество Христово есть главный и самый ожидаемый праздник для русского христианина.

Но, Пасхальной радости не может быть без Голгофских страданий, и просветленное Пасхальной радостью принятие креста и страдания становится неотъемлемой, сердцевинной частью русской христианской духовности. Русский человек не только средой своего обитания, но и, прежде всего, всем своим историческим прошлым приучен к страданию. Христианство лишь возвысило это качество, открыв будущее преображение страданий в славу будущего века.

"Русский народ - один из тех немногих народов, которые любят сущность христианства - Крест, - писал французский историк Леруа-Болье, - он не разучился ценить страдание. Он воспринимает его положительную силу, чувствует действенность искупления и умеет вкушать его терпкую сладость"4. Действительно, русский человек уважает страдальцев и страдание как таковое, зачастую даже независимо от тех или иных обстоятельств, которые могут его сопровождать. Уважает, потому что всякое христианское страдание есть участие в страстях и в смерти Господа Иисуса Христа, "запечатлевшего, - по слову сщмч. Иринея Лионского, - Свой Крест на всех и на всем". Он принимает страдание потому, что за всяким страданием стоит единственная Жертва, принесенная Сыном Божиим, и, таким образом, страдание само по себе становится великим благом, открывающим врата Рая, куда первым из людей вошел раскаявшийся разбойник через безропотное терпение креста своего.

Поэтому, как очень точно подметил в своем дневнике Ф.М. Достоевский: "Может быть единственная любовь народа русского есть Христос, и он любил Его образ по своему, то есть до страдания". И это качество русской христианской духовности во всей полноте выразилось в самых ярких ее носителях - русских святых, жития которых и формировали, и, одновременно, стали выражением жизненной философии и христианского мировоззрения русского народа.

Русский святой - это не византийский и не сирийский святой, он и не римский святой, не французский, не испанский, не немецкий и не польский святой. Он, именно, русский. Он - сын своего народа, имеющего свое особое лицо, сформированное его происхождением, особым историческим путем и той природной средой, в которой он совершает свое земное странствие.

Первыми людьми русской земли, причисленными к лику святых, первым плодом от Божественного сеяния в новопросвещенном народе стали князья страстотерпцы Борис и Глеб, младшие сыновья равноапостольного князя Владимира. Со временем Русская Церковь прославит святых мучеников варягов Федора и Иоанна, равноапостольных великого князя Владимира и великую княгиню Ольгу, которые, хронологически, по времени своего земного странствия, хотя и предварили благоверных князей страстотерпцев, но не по времени прославления. Святые Борис и Глеб стали первыми прославленными или, по образному слову одного исследователя, "венчанными избранниками Русской Церкви, первыми чудотворцами ее и признанными небесными молитвенниками "за новые люди христианские""5. Как сказано в одном из их житий, они "отняли поношение от сынов русских", столь долго косневших в язычестве перед лицом своих европейских братьев, потомков Иафета. При этом почитание их, как несомненных святых, утверждается необычайно быстро и носит явно всенародный характер, упреждая церковную канонизацию.

Возглавление Русской Церкви, только что принявшей Святое Крещение от Византийской, было греческим, в правила и интересы которого совсем не входило поощрение религиозного национализма новокрещенного народа. Поэтому, несомненно, канонизация русских князей Бориса и Глеба произошла отнюдь не благодаря и по инициативе греческого епископата, а вопреки ему, что хорошо видно из житийного материала. Грек, Митрополит Иоанн, после рассказа князя Ярослава о первых чудесах на мощах князей-страстотерпцев Бориса и Глеба был "преужасен и в усумнении". Тем не менее, именно Владыка Иоанн перенес нетленные мощи князей в новопостроенную по его пожеланию, вместо сгоревшей, церковь, установил им праздник (24 июля ст. ст.) и сам составил им службу6.

"Но в Константинополе долго не соглашались на их прославление... Прославление свв. Бориса и Глеба, - согласно прп. Нестору Летописцу, - состоялось только в 1078 году, в день убиения св. Бориса, уже после кончины Ярослава Мудрого. Совершал его Митрополит Георгий, родом грек... Сначала перенесли мощи св. Бориса и переложили их в новую раку, причем вся церковь наполнилась благоуханием. Это привело в ужас Митрополита Георгия, долгого противника прославления князей-страстотерпцев. Рака св. Глеба остановилась в церковных дверях, и ее никак не могли внести в церковь, пока Митрополит не прочитал молитву..."7 (конец цитаты).

Таким образом, подчеркнем еще раз, прославление князей-страстотерпцев совершилось не по инициативе греческого священноначалия Русской Церкви, а скорее вопреки ему, принуждаемому согласиться с канонизацией Бориса и Глеба под давлением всенародного их почитания как чудотворцев-целителей и заступников Русской земли.

При этом, надо признать, что помимо политических мотивов, препятствовавших канонизации Бориса и Глеба, были причины и вполне церковного характера. Страстотерпцы князья Борис и Глеб не были, в привычном понимании этого слова, мучениками за Христа, то есть убитыми за верность Господу, но пали жертвой княжеской междоусобицы, то есть политического преступления, как, надо заметить, пали и многие другие князья до и после них. Например, одновременно с ними от руки Святополка пал и третий брат, Святослав, о канонизации которого и речи не было. При этом, на первый взгляд, Святополк, начавший избивать братьев в стремлении установить на Руси единодержавие, лишь подражал своему отцу Владимиру - язычнику. "С другой стороны, - как пишет Георгий Петрович Федотов в своем исследовании "Святые древней Руси", - греческая церковь знает чрезвычайно мало святых мирян. Почти все святые греческого календаря относятся к числу мучеников за веру, преподобных и святителей. Миряне, в чине "праведных", встречаются крайне редко. Нужно помнить об этом, чтобы понять всю исключительность, всю парадоксальность канонизации князей, убитых в междоусобии, и при том первой канонизации в новой церкви, вчера еще языческого народа"8.

Таким образом, канонизация князей-страстотерпцев Бориса и Глеба содержала в себе определенную проблему, которую нельзя было разрешить простой ссылкой на иррациональность святости, на недоведомость людских судеб, или на чудеса, как главное основание их почитания. Всего три чуда отмечены до канонизации Бориса и Глеба, а древняя Русь уже стекалась в Вышгород, где были погребены тела князей-страстотерпцев. В чем же юная Церковь и весь русский народ видели святость князей и смысл их христианского подвига?

Для ответа на этот вопрос у нас имеется достаточно обширный и близкий по времени к жизни князей-страстотерпцев летописный и житийный материал9. Оба брата, согласно общепринятой версии, были убиты Святополком Окаянным во время борьбы за власть.

"Когда увидел диавол, исконный враг всего доброго в людях, что святой Борис всю надежду свою возложил на Бога, то стал строить козни и, как в древние времена Каина, замышлявшего братоубийство, уловил Святополка. Угадал он помыслы Святополка, поистине второго Каина: ведь хотел перебить он всех наследников отца своего, чтобы одному захватить всю власть"10, - повествует нам "Сказание, и страсть, и похвала святым мученикам Борису и Глебу".

При этом, автор "Сказания..." не скрывает, что братоубийственный грех Святополка, как и само его рождение, вызвано целой чередой предыдущих грехов: "Мать его гречанка, прежде была монахиней. Брат Владимира Ярополк, прельщенный красотой ее лица, расстриг ее, и взял в жены, и зачал от нее окаянного Святополка. Владимир же, в то время еще язычник, убив Ярополка, овладел его беременной женою. Вот она-то и родила этого окаянного Святополка, сына двух отцов-братьев. Поэтому и не любил его Владимир, ибо не от него был он"11.

"Тем самым, Святополк, - как очень точно подмечает исследователь "Сказания о Борисе и Глебе" академик Владимир Николаевич Топоров, - подобно Эдипу, оказывается персонажем, реализующим двойную парадигму: он выступает одновременно как сын и племянник князя Владимира, своего отца и дяди. Двойственность по происхождению и определяемому им актуальному статусу становится неотъемлемой характеристикой его нравственного облика: Святополк, конечно, злодей, но само злодейство находит себе путь вовне (реализуется) через его роковую раздвоенность между мыслью и словом, словом и делом. Отсюда особа роль лицемерия, обмана, двойной тактики, двойной морали в поведении Святополка... В этой "двойственности" сам Святополк, пожалуй, не был виновен, но она оказалась тем изъяном, который предопределил грех и преступление Святополка"12.

Каноническая версия убийства князей Бориса и Глеба, известная, как из летописного материала, так и по древним агиографическим сказаниям, рассказывает множество подробностей о гибели братьев. В 1015 году заболел отец братьев, великий князь Владимир Святославич, и Борис был призван в Киев. Вскоре по его прибытии стало известно о вторжении печенегов и отец послал его с дружиною для отражения их набегов. Борис нигде не встретил печенегов и, возвращаясь обратно, остановился на реке Альте. Здесь он узнал о смерти отца и о занятии великокняжеского престола сводным братом Святополком. Здесь же он получил весть и о готовящемся его убиении.

"И сказала ему дружина: "Пойди, сядь в Киеве на отчий княжеский стол - ведь все воины в твоих руках". Он же им отвечал: "Не могу я поднять руку на брата своего, к тому же еще и старшего, которого чту я как отца". Услышав это, воины разошлись, и остался он только с отроками своими"13. Таким образом, юный князь Борис вместо того, чтобы готовиться к вооруженному сопротивлению, сам отсылает дружину своего отца и, оставшись на берегу Альты с немногими служившими ему, ждет прихода убийц.

Между тем Святополк, который, извещая Бориса о смерти отца, предлагал быть с ним в любви, хотел убийством сыновей Владимира (сам он должен считаться, как мы уже говорили, сыном Ярополка) устранить соперников по обладанию великим княжеством. Опасаясь же киевского народа и дружины, Святополк, придя ночью в Вышгород, тайно призвал к себе Путьшу и вышегородских мужей, и отправляет их для убийства своего брата.

В слезах и молитве князь Борис проводит свою последнюю ночь. Его гнетет смертельная тоска. Для поддержания духа он вспоминает кончину мучеников Никиты, Вячеслава и Варвары, также убитых своими близкими родственниками, и просит у Бога сил принять предстоящие ему "страсти". Под утро убийцы во главе с Путьшей, во время пения заутрени, врываются в княжеский шатер и копьями пронзают Бориса и его слугу венгра Георгия, пытавшегося защитить господина собственным телом.

Борис, уже раненый несколькими ударами копья, умоляет убийц дать ему еще несколько времени помолиться Богу. Автор "Сказания, страсти и похвалы святым мученикам Борису и Глебу" влагает в уста князя-страстотерпца слова предсмертной молитвы, которые раскрывают тот евангельский идеал страждущего за грех мира Христа, который новопросвещенный русский народ увидел в невинных страданиях юных братьев-князей:

"Господи Боже мой многомилостивый и милостивый и премилостивый!

Слава Тебе, что сподобил меня уйти от обольщения этой обманчивой жизни!

Слава Тебе, щедрый дарователь жизни, что сподобил меня подвига достойного святых мучеников!

Слава Тебе, Владыка человеколюбец, что сподобил меня свершить сокровенное желание сердца моего!

Слава Тебе, Христос, слава безмерному Твоему милосердию, ибо направил Ты стопы мои на правый путь!

Взгляни с высоты святости Твоей и узри боль сердца моего, которую претерпел я от родственника моего - ведь ради Тебя умерщвляют меня в день сей. Меня уравняли с овном, уготовленным на убой. Ведь Ты знаешь, Господи, не противлюсь я, не перечу и, имев под своей рукой всех воинов отца моего и всех, кого любил отец мой, ничего не замышлял против брата моего. Он же, сколько смог, воздвиг против меня.

"Если бы враг поносил меня - это я стерпел бы; если бы ненавистник мой клеветал на меня - укрылся бы я от него". Но Ты, Господи, будь свидетель и сверши суд между мною и братом моим.

И не осуждай их, Господи, за грех этот, но прими с миром душу мою. Аминь".

И воззрев на своих убийц горестным взглядом, с осунувшимся лицом, весь обливаясь слезами, промолвил: "Братья, приступивши, заканчивайте порученное вам. И да будет мир брату моему и вам, братья!"14.

Еще дышавшего князя Бориса убийцы завернули в шатерное полотно и повезли. Святополк, узнав что он еще жив, послал двух варягов убить его, что те и сделали, пронзив его мечом в сердце. Тело князя-страстотерпца тайно было привезено в Вышгород и там погребено у церкви святого Василия.

После убийства Бориса Святополк позвал в Киев князя Глеба, опасаясь, что тот может стать мстителем за смерть брата. Когда Глеб остановился возле Смоленска, он получил от другого их брата, Ярослава Мудрого, известие о смерти отца, о занятии Киева Святополком, об убийстве им князя Бориса и о намерении убить и его, Глеба. При этом, Ярослав советовал ему не идти в Киев. Однако, предупреждение брата не останавливает его. Убийцы, посланные к нему Святополком, настигают Глеба на Днепре у Смоленска, в устье Медыни. Ладья убийц встречается с ладьей Глеба, тщетно умоляющего о сострадании. Горясер, стоявший во главе посланных Святополком убийц, приказал зарезать князя его же повару, Торчину.

Слова предсмертной молитвы, вложенные в уста страстотерпца князя Глеба, дополняют тот народный идеал Христа Страждущего, которым так пленился в своей христианской юности русский народ:

"Прещедрый и премилостивый Господь! Не презри слез моих, смилуйся над моей печалью. Воззри на сокрушение сердца моего: убивают меня неведомо за что, неизвестно, за какую вину.

Ты знаешь, Господи Боже мой! Помню слова, сказанные Тобою Своим апостолам: "За имя Мое, Меня ради поднимут на вас руки, и преданы будете родичами и друзьями, и брат брата предаст на смерть, и умертвят вас ради имени Моего". И еще: "Терпением укрепляйте души свои".

Смотри, Господи, и суди: вот готова моя душа предстать пред Тобою, Господи! И Тебе славу возносим, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков. Аминь".

Потом взглянул на убийц и промолвил жалобным и прерывающимся голосом: "Раз уж начали, приступивши, свершите то, на что посланы!"…

Повар же Глебов, по имени Торчин, взял нож и, схватив блаженного, заклал его, как агнца непорочного и невинного… И была принесена жертва Господу чистая и благоуханная…"15.

Тело Глеба убийцы "бросили в пустынном месте меж двух колод", то есть погребли в гробу, состоящем из двух выдолбленных бревен. В 1019 году, когда Ярослав занял Киев, по его приказу тело князя Глеба было найдено, привезено в Вышгород и погребено, вместе с телом его брата страстотерпца Бориса, у церкви Святого Василия. Там их гробница немедленно стала местом паломничества.

Борис и Глеб считаются первыми русскими святыми, однако точная дата их канонизации вызывает у исследователей разногласия. Академик Алексей Александрович Шахматов их прославление связывает с перенесением около 1020 года тела князя Глеба с берега реки Медыни в Вышгород и погребением его у церкви святого Василия. Митрополит же Макарий (Булгаков) считает, что почитание Бориса и Глеба началось после постройки в 1021 году в Вышгороде первой деревянной церкви во имя этих святых. Этому предшествовало открытие мощей братьев после пожара, уничтожившего церковь Святого Василия, у которой они были погребены. Существуют и другие мнения относительно датировки канонизации святых князей Бориса и Глеба, но их рассмотрение уже выходит за рамки рассматриваемой темы.

Для нас важно, во-первых, что предание Русской Церкви прочно и окончательно усвоило Бориса и Глеба как первых русских святых. При этом показательно, что они стали первыми русскими святыми, официально признанными Византией, и их культ был, также, признан Римо-Католической Церковью. И, во-вторых, что братья Борис и Глеб были прославлены как "страстотерпцы", - именно так их именует прп. Нестор Летописец, - что подчеркивает принятие ими мученической смерти не от рук гонителей христианства, а от своих единоверцев и даже от близких себе людей в силу их зависти и ненависти, боязливости и неверности, лживости и лицемерия, жажды власти, богатства и славы человеческой, и действия прочих греховных страстей. Соответственно, в данном случае подчеркивается и особый характер их подвига - смиренная покорность воле Божией, утверждаемая на глубокой вере в слово Божие и будущую жизнь, соединенная с даром благодатной жертвенной любви, простирающейся даже до врагов своих и проявляющейся в кротком терпении зла от них.

Таким образом, здесь можно говорить о появлении "нового типа святых, собственно русского, выражающего особый русский идеал святости, - как пишет отец Иоанн (Кологривов) в "Очерках по истории русской святости". - Этот идеал станет нам ясным, если мы постараемся вникнуть в побуждения обоих братьев, в смысл их "непротивления" и смиренного приятия смерти, как они изложены в их житиях, - пишет далее отец Иоанн. - Надо заметить, что оба князя не ищут этой смерти. Они лишь принимают ее, когда она к ним приходит, как дар, посланный от Бога"16.

При этом, оба брата в житийных описаниях их страданий испытывают страх и трепет перед лицом приближающейся смерти, но, одновременно, оба безропотно принимают ее. Говорить об их боязливости у нас нет никаких оснований. Князь Борис сам, добровольно отказывается от предложения дружинников своего отца: "Пойди, сядь в Киеве на отчий княжеский стол - ведь все воины в твоих руках"17, и без всякого принуждения обстоятельствами, отпускает их в Киев, оставшись на месте в покорном воле Божией ожидании предстоящей ему смерти. Таким же образом и князь Глеб, предупрежденный братом Ярославом об убиении Святополком князя Бориса и готовящемся покушении на него, не отвращается от предначертанного ему пути на свою личную Голгофу, но, как повествуют его жития, в отличие от летописных источников, запрещает сопровождающим его отрокам употреблять в защиту его оружие.

Мотивы, объясняющие такую удивительную покорность надвигающейся злой смерти могут быть только духовно-религиозные.

Выше, в словах последней молитвы князя Глеба, уже приводились его предсмертные размышления о том, что каждому христианину предлежат в этом мире скорби и страдания, и что страдание, причиняемое без вины и добровольно принимаемое, есть всегда страдание во имя Христа. И так как оба брата видят духовным взором сходство своих "страстей" со Страстями Христовыми, чувствуют себя "овцами ведомыми на заклание", то отождествляют свою жертву с жертвой Христовой и не противятся своему беззаконному убиению, но принимают его с благодарностью Богу, прощая и молясь за одушевленные орудия, приводящие их к Небесной славе.

Прп. Нестор Летописец сравнивает русский народ с евангельскими работниками одиннадцатого часа. И, как замечает Георгий Петрович Федотов в своем исследовании "Святые древней Руси", "эти работники сумели с гениальной простотой младенцев плениться образом Христа и абсолютной красотой евангельского пути"18. И теперь, "через жития святых страстотерпцев, как через Евангелие, образ кроткого и страдающаго Спасителя вошел в сердце русского народа - навеки, как самая заветная его святыня. Святые Борис и Глеб создали на Руси особый чин "страстотерпцев" - самый парадоксальный чин русских святых. В большинстве случаев представляется невозможным говорить о вольной смерти: можно говорить лишь о непротивлении смерти. Непротивление это, по-видимому, сообщает характер вольного заклания насильственной кончине и очищает закланную жертву…"19.

Новый тип святости, который лежит в фундаменте русского христианства рядом с краеугольным камнем, - Христом Иисусом, - всего здания Вселенской Церкви, отличается своей вопиющей алогичностью по отношению к общепринятым ценностям нашего века. Каждый из поступков святых князей Страстотерпцев, в цепи сделанных ими выборов, представляется противоречащим здравому смыслу. Прежде всего, юный князь Борис выбрал смерть, и этот выбор был свободным. Смерть была принята им не как зло, а как необходимая жертва. При этом, жертва была выбрана не вовне, не среди других, а отождествлена с самим собой. И это тоже был свободный выбор князя Бориса.

"Последовательность этих выборов, - как пишет академик Владимир Николаевич Топоров, - отражает этапы противления злу в духе… Силы добра в этом духовном борении кажутся слишком слабыми, и, тем не менее, вольная жертва, отдание себя смерти - есть путь к преодолению неволи, к выходу из рабства необходимости и принуждения в Божественную свободу. Воля оборачивается смертью, но она же и жизнь вечная. Включая себя через вольный выбор смерти в царство свободы, первые русские святые осуществляют подлинный духовный прорыв к Богу и вечной жизни, и смерть ради этого они ставят выше, чем все блага невечной жизни, чем жизнь в разъединении с Богом, жизнь не по Богу"20.

При этом, нельзя забывать, что страстотерпцы Борис и Глеб были князьями, то есть людьми, чьим главным занятием и предназначением по рождению в этом веке была власть. Но у них не было, - по образному слову академика Топорова В.Н., - того "рокового комплекса в отношении власти и связанного с ним душевного изъяна, который столь характерен для долгих веков истории власти на Руси"21. Преимущества и блага власти в этом веке были для них очевидны и они не считали их незаконными, но они не были готовы платить за них любой ценой. Их просвещенные светом Христовой истины сердца знали нечто гораздо более важное, чем земная власть, и за это иное по отношению к власти нынешнего века они готовы были, подобно евангельскому купцу из притчи Господней о Царстве Небесном (Матф. 13:46), отдать все, что имели, включая собственные жизни.

Собственно говоря, только глубокая аберрация христианской нравственности не позволяет считать такую, как у князей Бориса и Глеба, позицию по отношению к земной власти естественной, и, наоборот, считать как раз естественной борьбу за власть любой ценой, в ходе которой все благие и добрые намерения борющихся за нее превращаются в свою адскую противоположность.

И, наконец, последний парадокс первых русских святых - страстотерпцев князей Бориса и Глеба. Святые "непротивленцы" злу в своей земной жизни, отдав ее за верность евангельскому идеалу жертвенной любви к враждующим против них единоверным собратьям, по смерти становятся во главе Небесных сил, защищающих землю русскую от ее врагов22. "Но, этот парадокс, - как верно замечает Георгий Петрович Федотов, - является выражением основной парадоксии христианства. Крест, символ всех страстотерпцев, из орудия позорной смерти становится знамением победы, непобедимым апотропеем (в переводе с греческого - "отвращающим беду") против врагов"23.

"Вы наше оружие, земли Русской защита и опора, мечи обоюдоострые, ими дерзость поганых низвергаем и дьявольские козни на земле попираем"24 - таким исповеданием святых князей-страстотерпцев Бориса и Глеба подводит итог их житийному повествованию автор "Сказания, и страдания, и похвалы мученикам святым Борису и Глебу".

Итак, мы видим, что в религиозном сознании русского народа, можно сказать от первого его опыта жизни во Христе Иисусе, возник новый идеал мученичества. "Это уже не только христианин, умирающий за исповедание веры перед судом язычников или еретиков, но и тот, кто страдает безвинно и умирает, не сопротивляясь злым, чтобы таким образом последовать примеру Христа. "Страстотерпец" - это тот, кто терпит "страсти", духовно уподобляясь Христу кротостью, покорностью, преодолением привязанности к жизни и миру во имя любви к Богу и ближним"25.

Здесь можно было бы и поставить точку, если бы не одно обстоятельство, которое заставляет нас видеть в христианском подвиге князей-страстотерпцев, вызвавшем такой резонансный отклик в русском народе, не что-то случайное в христианской истории нашего народа, а нечто, характеризующее самые глубины его христианского мировоззрения и, в чем-то даже, определяющее наш исторический путь.

Первые русские святые страстотерпцы-князья Борис и Глеб своим парадоксальным выбором бесславной смерти вместо борьбы за, казалось бы, законно принадлежащую им власть, дали яркое свидетельство глубочайшего понимания Жертвы Христовой, Его Креста и "силы Воскресения Его" (Фил. 3:10). А новопросвещенный русский народ всенародным почитанием безвинно убиенных князей-страстотерпцев засвидетельствовал, что за их вольными страстями увидел Образ вечного "Первосвященника по чину Мелхиседека" (Евр. 5:10), "Который, вместо предлежавшей Ему радости, претерпел Крест, пренебрегши посрамление, и воссел одесную престола Божия" (Евр. 12:2).

Святые страстотерцы князья Борис и Глеб, положив начало новому чину святости в Русской Церкви, не остались в нем одинокими. Русская Православная Церковь чтит страстотерпцев: великого князя Игоря Черниговского и Киевского (+1147), великого князя Андрея Боголюбского (+1174), князя Михаила Тверского (+1319), царевича Димитрий Угличского (+1591) и др.

Но самыми, пожалуй, почитаемыми сегодня страстотерпцами являются святые Царственные Страстотерпцы: последний Российский Император Николай Александрович, Императрица Александра Феодоровна и их дети - царевич Алексий, великие княжны Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия, прославленные Русской Православной Церковью в 2000 году в лике Новомучеников и Исповедников Российских.

"В страданиях, перенесенных Царской Семьей в заточении с кротостью, терпением и смирением, в их мученической кончине был явлен побеждающий зло свет Христовой веры, подобно тому, как он воссиял в жизни и смерти миллионов православных христиан, претерпевших гонение за Христа в ХХ веке"26, - сказал в своем докладе о канонизации Царственных страстотерпцев на Архиерейском соборе 2000 года Председатель Синодальной Комиссии по канонизации святых Митрополит Крутицкий и Коломенский Ювеналий.

При этом, сложно не заметить много общего между святыми Князьями страстотерпцами Борисом и Глебом и святыми Царственными страстотерпцами.

Во-первых, Император Николай Александрович, также как и братья князья Борис и Глеб, отказался бороться за законно принадлежавшую ему власть, хотя, конечно, и при совсем других обстоятельствах.

Во-вторых, святые Царственные страстотерпцы были убиты, также как и Князья страстотерпцы, во время новой братоубийственной войны. И их осатанелых убийц, также как и Святополка, можно назвать "окаянными".

В-третьих, как и в случае прославления первых русских святых, страстотерпцев князей Бориса и Глеба, прославление семьи последнего Российского Императора предварилось их широким почитанием верующим церковным народом, в глазах которого их образ святости оказался столь близким евангельскому идеалу.

И, наконец, прославление святых страстотерпцев Бориса и Глеба ознаменовало собой прекращение на некоторое время братоубийственной борьбы за власть и начало нового этапа в жизни новопросвещенного Христовой верой народа и становлении его государственности. Так, и прославление Царской семьи в лике Новомучеников и Исповедников Российских ознаменовало завершение почти целого века богоборческой братоубийственной смуты, возвращение общества к непреходящим ценностям веры и начало восстановления Российской государственности.

Очень хочется надеяться, что эпоха русского "окаянства" безвозвратно уходит в прошлое, и начинается новая страница в русской истории. Хотя, надо заметить, что вопрос о земной власти, как был, так и остается главным искушением, центром притяжения и главной точкой напряжения новейшей истории России.

1 Основы Социальной концепции Русской Православной Церкви. II.2.

2 Иоанн (Кологривов), иеромонах. Очерки по истории русской святости. Брюссель, 1961, с. 7.

3 Цит. по: Иоанн (Кологривов), иеромонах. Очерки по истории русской святости. Брюссель, 1961, с. 8.

4 Цит. по: Иоанн (Кологривов), иеромонах. Очерки по истории русской святости. Брюссель, 1961, с. 11.

5 Федотов Г.П. Святые древней Руси. http://www.vehi.net/fedotov/svyatye/01.html

6 Преподобный Нестор Летописец. Повесть временных лет. Жития: Чтение о житии и о погублении блаженную страстотерпца Бориса и Глеба. М., БЛАГО, 1997, с. 230 - 235.

7 Преподобный Нестор Летописец. Повесть временных лет. Жития. М., БЛАГО, 1997, с. 190.

8 Федотов Г.П. Святые древней Руси. http://www.vehi.net/fedotov/svyatye/01.html

9 Это, прежде всего, повествование "Повести временных лет" прп. Нестора, записанное под 1015 годом; затем, ранние житийные произведения: анонимные "Сказание, и страсть, и похвала святым мученикам Борису и Глебу" (нач.: "Род правых благословится, рече пророк") и, тесно с ним связанное, "Сказание чудес святых страстотерпцев Христовых Романа и Давида" (нач.: "Не возможеть человек глаголати и не насытится око зрети"), затем "Чтение о житии и погублении блаженных страстотерпцев Бориса и Глеба", написанное агиографом XI в., по всей вероятности, прп. Нестором Летописцем (нач.: "Владыко Господи, Вседержителю, сотворивый небо и землю"); а также Новгородская первая летопись младшего извода и ранние богослужебные памятники, такие как проложное житие, три паремийных чтения и другие.

10 Сказание, и страдание, и похвала мученикам святым Борису и Глебу. http://lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=4871

11 Там же.

12 Топоров В.Н. Святость и святые в русской духовной культуре, т. I, М. 1995. http://www.sedmitza.ru/text/1152713.html

13 Сказание, и страдание, и похвала мученикам святым Борису и Глебу. http://lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=4871

14 Там же.

15 Там же.

16 Иоанн (Кологривов), иеромонах. Очерки по истории русской святости. Брюссель, 1961, с. 23.

17 Сказание, и страдание, и похвала мученикам святым Борису и Глебу. http://lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=4871

18 Федотов Г.П. Святые древней Руси. http://www.vehi.net/fedotov/svyatye/01.html

19 Там же.

20 Топоров В.Н. Святость и святые в русской духовной культуре, т. I, М. 1995. http://www.sedmitza.ru/text/1152713.html

21 Там же.

22 Наверное, всем известен рассказ о чудесном видении воину Пелгусию князей Бориса и Глеба в ночь перед Невской битвой (1240 г.), когда святые князья-страстотерпцы явились в ладье, посреди гребцов, "одетых мглою", положив руки на плечи друг другу. "Брате Глебе, - сказал Борис, - вели грести, да поможем сроднику нашему Александру".

В памятниках, посвященных Куликовской битве, также говорится о Небесном воинстве во главе с Архангелом Михаилом, в рядах которого сражались святые князья-страстотерпцы. Во время нападения на Москву в 1572 г. крымского хана Девлет-Гирея монах Рождественского монастыря во Владимире Антоний удостоился видения святых князей, вместе с Александром Невским спешивших на помощь царю Иоанну Грозному. По свидетельству царя Алексея Михайловича, в ходе русско-шведской войны Борис и Глеб являлись ему при осаде русскими войсками Динабурга (Даугавпилса) (1656); город был взят и назван в их честь Борисоглебовым городом.

Православная энциклопедия под ред. Патриарха Московского и всея Руси Кирилла. http://www.pravenc.ru/text/153171.html

23 Федотов Г.П. Святые древней Руси. http://www.vehi.net/fedotov/svyatye/01.html

24 Сказание, и страдание, и похвала мученикам святым Борису и Глебу. http://lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=4871

25 Иоанн (Кологривов), иеромонах. Очерки по истории русской святости. Брюссель, 1961, с. 27.

26 http://www.sedmitza.ru/text/543106.html


www.na-gore.ru